Название: Апофигеоз перманентного йопвашуматизма
Автор: Sonyeric Касперская
Бета/Гамма: нема, гамме это писалось в подарок, бете править было лениво
Пейринг: снарри
Отказ от прав: копирайт?.. Какой копирайт?
Аннотация: возвращение с того света даром не проходит
Ахтунг: сиквелл к «Путешествие по Лимбу» автора Leta. Разрешение на сие выбито наглым шантажом, но что поделать – жисть такая! Пишется в подарок Tansan, которая хотела снарри с психологией. Снарри – езь, ХЭ – езь, психология – як получилось!
Ахтунг номер два: POV Снейпа и махровый ООС оного. Но
Побывав на том свете воспринимать грешную жизнь по-прежнему невозможно. Не раз и не два была высказана эта мысль, не единожды я натыкался на многословные рассуждения на эту тему в толстых трактатах. Никто не мог дать четкого и лаконичного ответа, почему же меняется восприятие, - варианты «смерть заставляет усомниться в преходящих ценностях» меня никогда не устраивали, - но лишь собственная бесславная гибель поставила-таки меня перед фактом: да, меняется. А вот почему... Что ж, судя по всему, у каждого свои причины пересмотреть земное бытие.
Пока мы бесцельно бродили по Лимбу, разницы в бывшем мировоззрении и посмертном не ощущалось. Но я уверен, она была, эта разница, и доказательство тому наши разговоры обо всем и ни о чем. Поттер беззаботно шутил и подкалывал меня, я в кои-то веки не раздражался на беспросветную глупость мальчишки. Смерть уравняла нас, отбросила многие условности, и сразу же стал ценен сам человек, весь и сразу. Да, Поттер наивен до безобразия, но его чувство юмора не отдает пошлостью. Да, парень ленив и терпеть ненавидит думать, зато он прекрасный слушатель. Из таких вот достатков-недостатков у меня неожиданно сложился по-настоящему яркий образ, и я невольно поразился тому, насколько же Гарри Поттер целен, самодостаточен. Редко встречались мне такие люди, очень редко. Общение с такими приносит чистое удовольствие, оставляя после себя приятное послевкусие, которое нельзя объяснить ничем. Пожалуй, стоило умереть хотя бы ради одного этого удовольствия.
Вместе с условностями смерть унесла и старые обиды. Почему-то сразу поверилось в то, что пройденная жизнь не первая и не последняя, а раз так, зачем перебирать в памяти грязь и боль? Не лучше ли сохранить то светлое, что было, чтобы в конце этого мира вспоминать о прожитом с улыбкой? Зачем взращивать в себе вину и мучиться, пытаясь искупить грехи, когда достаточно осознания своей неправоты? Воистину, осознание потянет за собой и искупление!
Многое стало другим, очень многое. Когда мы с Поттером торжественно вывалились из Арки Смерти, мне было глубоко наплевать, как я буду отчитываться перед Авроратом за Метку на руке и клеймо предателя, и что вообще делать с подаренной жизнью. Первая мысль была нецензурной, вторую я озвучил вслух:
- Добро пожаловать в наш дерьмовый мир обратно!
Поттер фыркнул и расхохотался. Истерично. Да уж, действительно, стоило насиловать мироздание ради того, чтоб снова плюхнуться в эту вонючую лужу и, сидя по уши в грязи, восторженно пускать розовые пузыри на рассвет. Кстати, рассвет и вправду был шикарным, после девственно-белого Лимба он показался настоящей вакханалией красок. Но я был рад: спокойствие посмертия еще не для меня, там слишком скучно, я хочу хлебнуть безумств и хронического идиотизма мироздания. Господи, я хочу ЖИТЬ!!!
- Я есть хочу, - неожиданно сообщил Поттер.
Ну... тоже вариант.
После шумихи в Министерстве и серии сенсаций от Риты Скитер мы обосновались в особняке Блэков. Поттер предложил мне вместе переждать народные треволнения под защитой Фиделиуса, потому как мой дом в Паучьем Тупике уже никуда не годился. Библиотека, артефакты, лаборатория и немногие личные вещи мы перетащили в тот же день, и как оказалось – вовремя. Пока не были обнародованы воспоминания Дамблдора, народ требовал хлеба и зрелищ, то бишь, интервью от Гарри Поттера и моей кровушки. Интервью Поттер дал, а вот крови не дождались, хотя и разнесли весь Тупик по камушку. Хоть там прошли не самые счастливые мои годы, ощущения были не из приятных, и я на всякий случай окопался еще и в лаборатории. Впрочем, Поттер не возражал: смерть научила его ценить людей, и он активно общался с друзьями, наслаждаясь болтовней и возможностью от души похохотать. Мы почти не пересекались, благо размеры особняка позволяли, и некоторое время были фактически предоставлены сами себе. Наверстывали упущенные возможности, пытались надышаться воздухом загодя... И заскучали.
Поттер стал приходить ко мне в лабораторию. У нас были общие темы для разговоров, было над чем погрустить, над чем посмеяться, и я вполне понимал тягу мальчишки к себе: вряд ли кто из его друзей осознавал, что такое быть заклейменным или каково выживать в жестоких детских войнах. Но порой складывалось ощущение, что Поттер приходит ко мне отдохнуть. От чего? Я не знал. Не от тяжелой жизни же! Тем более что после смерти грешно жаловаться на собственное бытие, мы сами захотели еще побултыхаться в этой луже. Чем, собственно, и занимались – активно бултыхались, похрюкивая от наслаждения. Кто сказал, что Homo Sapiens не свин?
Ответ на мой вопрос пришел вместе с моим оправданием. Уж не знаю, за что меня так невзлюбили боги, но вся магическая Британия неожиданно вознесла меня до небес и страшно романтизировала мой образ. Читая передовицу «Пророка» я иногда чувствовал себя залитым сахарным сиропом, так описывали мои «душевные страдания на тяжком поприще шпиона Светлой стороны» подлые журналюги. И «благородный рыцарь, рискующий жизнью во имя любимой» не раз благородно порывался отравить писак ядом пострашнее. Отравить я никого не отравил, но выйти в люди пришлось. Первым делом меня вызвали в Хогвартс, где я все еще был директором. Моя попытка снять с себя полномочия успехом не увенчалась, но Поттер уговорил-таки Минерву самой взять бразды правления, а мне отдать привычные кресло профессора зельеварения и терновый венок деканства. Деканом Гриффиндора и профессором ЗОТС стал Ремус Люпин. Ему, как Герою, простили даже ликантропию. Честно – я был рад за Люпина, рад за МакГонагалл, но... Какими же меркантильными они стали мне казаться! Их восприятие мира было ограничено рамками жизни, я же видел смерть и рассуждал по-другому. И единственный человек, кто мог понять меня и мои мысли, был Гарри Поттер.
Кажется, это стало началом конца. Едва промелькнула крамольная мысль «Ну с кем еще можно поговорить о мироздании и способах убить Скитер», как все понеслось по наклонной.
Сначала Поттер стал единомышленником. Потом единственным приятным собеседником. Потом единственным человеком, с кем можно было уютно помолчать. Потом – единственным напарником в самых рискованных экспериментах. Потом единственным партнером во всевозможных сумасхождениях (кто бы поверил, что мы додумались распотрошить блэковские сигареты, забить в них чайную заварку и с умным видом выкурить на чердаке). А потом – просто единственным...
Я не знаю, когда Поттер стал для меня Гарри, а мысли о нем – привычным фоном. Просто однажды вечером на меня как снег на голову свалилось осознание, что жить полноценной жизнью без этого лохматого недоразумения я не смогу. Что вот оно, мое, родное, далеко не идеальное, но до слез любимое.
Я принял это к сведению, но просвещать Гарри не стал. А зачем?
Очень скоро вопрос «Зачем?» трансформировался в «А я хочу!». Гарри не хватало просто катастрофически. Он отдал мне душу, я был в курсе всех его чаяний, но этого было мало. Отчаянно мало. Я бы сорвался, если бы жизнь не научила меня довольствоваться крохами, а то, что дарил мне Гарри, крохами назвать было сложно. Мы жили в одном доме, я мог постоянно его видеть и слышать, мы подолгу разговаривали, подолгу сидели молча, но зато вместе. А еще Поттер постоянно ко мне прикасался, и уже одно это заставляло меня мириться с действительностью.
На самом деле, Гарри прикасался так ко всем близким людям. Наверное, потому, что зрение у него было слабое, и он полагался в основном на слух и осязание, юноша инстинктивно старался ощутить как можно больше, если не слухом, так пальцами. И ладони у него были горячие-горячие, словно Гарри через прикосновения пытался передать близким все тепло своего сердца. Загрубевшие, шершавые, вечно пахнущие дегтярным мылом и полировкой для метлы, - я находил их воплощением сексуальности и красоты. И втайне радовался, что никто, кроме меня, не видит эту красоту: все прочие были ослеплены яркой зеленью глаз Гарри. Это утомляло Поттера даже сильнее, чем бесконечные сплетни в газетах, и не раз я ловил неуместное признание в самый последний момент – грустный Гарри вызывал у меня безотчетное желание сказать что-нибудь ласковое. Почему за ласку подсознание почитало фразу «Я тебя люблю» - ума не приложу. Наверное, смерть отрицательно повлияла на нейроны. Но я держался до последнего, потому что знал: моя любовь Гарри ни к чему.
Впрочем, жизнь распорядилась по-своему. Я же хотел безумств и хронического идиотизма мироздания? Вот, пожалуйста, как и заказывали. На Дне Рождения Гарри кто-то хохмы ради подлил в тыквенный сок зелье, превращающее жертву в объект влюбленности оной. И я, зельевар с огромным стажем, шпион, параноик похлеще Аластора Грюма, попался как первокурсник. Не сразу до меня дошло, почему у сока такой ванильный привкус, а когда дошло – было поздно. Томас, рыжие Уизли, Грейнджер, Лонгботтом, Лавгуд, Финниган, сам Гарри, с изумлением и ужасом смотрели на меня.
Портить праздник не хотелось, поэтому я лишь насмешливо фыркнул и с достоинством удалился в лабораторию. Антидот варить. А что еще оставалось делать?
Но видимо на этот раз судьба решила выполнить мой заказ полностью. Вдогонку безумствам и идиотизму мироздания мне был послан «апофигеоз перманентного йопвашуматизма», как выразился один сумасшедший философ наших дней, - чтоб уж наверняка скучно не было. Из гостиной донесся дружный хохот, и несколько мгновений спустя в лабораторию ввалился Гарри:
- Нет, Северус, мы друг друга стоим! – заявил он, плюхаясь на стул. – Сколько действует зелье? Не хочу целовать самого себя.
Я хмыкнул и протянул ему кубок с антидотом. Целовать самого себя мне тоже не хотелось.