О смерти

[Severatrix]

На жизнь жаловалась, свое ФИ высказывала, по полякам проехалась... Во, по русским еще не проезжалась. Исправляюсь!

***

"Impressions de Russie" par Hugo Natowicz

Именно в России я впервые увидел труп. Это было в церкви, очень старая женщина лежала в гробу перед похоронами, которые видимо должны были пройти на следующий день. Что меня тогда поразило, это атмосфера нормальности, окружавшая покойную. Все в церкви источало спокойствие, покой и смирение перед лицом этого закономерного исхода.

Второй труп, он тоже был в России. Мы вышли несколько навеселе из модного московского бара, расположенного на Чистопрудном бульваре, сели в «дикое такси». Мы ехали по извилистым улочкам и вдруг фары нашего автомобиля осветили странную сцену на углу двух улиц: двое полицейских о чем–то рассуждали в потемках около машины, казалось, они чего-то ждали. Из багажника небрежно торчала рука, неподвижная и белесая. Хмель и, возможно, удивление, сделали так, что я до сих пор помню эту сцену, но в ней не было никакого драматизма, это было зрелище, почти нормальное, более анекдотичное, чем страшное.

С тех пор я видел несколько трупов, и никогда это зрелище не было по-настоящему мучительным. Зато я был потрясен терактами в московском метро. Я был на станции «Парк Культуры» на «кольце» (кольцевой линии), когда произошел взрыв на соседней, красной, линии. Несмотря на окружающую неразбериху, я смог понять, что террорист-смертник подорвал себя за несколько минут перед тем, как я вышел из вагона.

Когда я худо-бедно выбрался из переполненной, как никогда, станции, спасатели еще не прибыли, только что была объявлена тревога. Незримое присутствие смерти в нескольких метрах от меня, a posteriori, больше мобилизовало мое воображение, чем вид трупов, совершенно реальных. Я рассказал в уже давнишней статье, насколько этот момент скрепил соединение моей индивидуальной судьбы и «коллективной массы», которая с тех пор перестала очаровывать меня: русским народом.

Все эти подробности не нацелены на то, чтобы представить отталкивающий образ России или же поддержать негативные стереотипы об этой стране. По-прежнему уровень смертности высок, о чем свидетельствует официальная статистика: в России ежегодно оплакивают более 30.000 смертей на дорогах, 500.000 смертей, вызванных алкоголем, десятки тысяч смертей, связанных с токсикоманией, тысячи людей, тонущих каждое лето.

Смерть явная, осязаемая, влияет на мысли человека и его мировоззрение. В этой ситуации с трудом можно избежать сравнения с Западом, где повсеместный «принцип предосторожности» отражает то огромное значение, которое придается жизни. Курение, питание (знаменитые «пять фруктов и овощей в день»), скорость на дороге: западные страны проводят все более навязчивую (и дающую результат) политику, направленную на защиту жизни индивидуума в ее специфичности, ее уникальности.

Гипер-защищенные, западные общества поместили жизнь в скорлупу и постепенно вытеснили смерть из социальной сферы. К сожалению, как и во всем, только середина является золотой. Обходя тот факт, что смерть является естественным концом жизни, создав настоящую оболочку вокруг человека, Запад парадоксальным образом лишил граждан любой возможности подготовиться к загробной жизни, осознать свою конечность. Это мешает ясному пониманию того, что жизнь не является самоцелью только на индивидуальном уровне: мы «есть» равно как семья и как народ, сферы реализации существования отодвинуты на периферию коллективного сознания.

Демонтаж христианской религии на Западе, фундаментальное начинание по установлению нового нравственного порядка, также нацелен на то, чтобы заключить индивидуальное существование в роскошь, в непосредственность, воспрепятствовать более глобальному осознанию. Человека-индивидуума, кажется, окончательно вытеснил человек-животное. Это составляет, как мне кажется, разницу в весе между Россией и Западной Европой, доказывает то, что «Запад» скрывает совершенно определенные реальности на психологическом уровне.

Разумеется, речь здесь не идет о качественном сравнении России и Запада, двух пространств с различной исторической логикой. Россияне, однако, зачарованы существующим на Западе уровнем защиты человека, что является одной из основных причин, которую называют потенциальные мигранты. «Здесь мрут как мухи, смерть является неотъемлемой частью повседневной жизни, поэтому я хочу дать своим детям возможность жить в обществе с более уважительным отношением к человеку», постоянно слышим мы. Кто сможет бросить в них камень?

Россия находится на грани новой эры в своем отношении к жизни. Страна, разумеется, выбралась из 1990-х годов, когда насильственная смерть было ежедневной перспективой, то, что людям на западе трудно осознать. Однако страна, похоже, в последнее время пытается сделать следующий шаг: обрести уверенность в жизни, оценить ее. Эволюция образа жизни, возможность сравнения с тем, что происходит на западе, постепенно изменяет сознание и трансформирует российское обществ. Протесты частично связаны с этим новым психологическим фактором. Россияне больше не хотят выживать: они хотят жить.

Как всегда, я не желаю россиянам копировать гипотетическую «западную модель». Западное отношение к жизни, характеризующееся, по моему мнению, вопиющим сползанием в «принцип предосторожности», в конце концов отучает людей от риска, вселяя в них нематериальный и постоянный страх негативных последствий. Что бы мы не думали о многочисленных случаях ипохондрии, тревоги и неврозов, чрезмерном потребление транквилизаторов, частично они проистекают из табу, окружающих конечность существования человека.

Хотел бы закончить конкретным примером. Один мой друг недавно приезжал ко мне в Москву. Он приехал прямо из чистенького города, богатого и безопасного, где его существование пронизывало множество трудностей и тревог, не имевших очевидных причин. В первый же вечер, приехав ко мне, он смотрел на мчавшиеся с головокружительной скоростью автомобили и сразу же почувствовал атмосферу менее безопасную, чем в его родном городе; и, как ни парадоксально, он сразу же ощутил себя в Москве комфортно.

Он ощутил в этом мегаполисе, который часто описывается серым и угрюмым городом, глубокое ощущение благополучия и свободы. Настолько, что он решил приехать сюда жить.

Источник

***

Комментарий к переводу с форума:
На Западе сейчас тема смерти вообще табуирована до крайности.
Т.е. она(смерть) где-то есть, но где-то очень далеко, типа Азии и Африки.
В Инете мне как-то попался рассказ одного москвича, пригласившего к себе в Москву друга-бельгийца.
Так вот они с этим другом пошли на рынок, за мясом для шашлыков. И на рынке бельгиец увидел как мясник разделывает топром говяжью тушу.
Вообщем это произвело на него такое впечатление, что этот бельгиец начал тут же блевать дальше, чем видит. (При том, чтовгетарианцем бельгиец не был и без проблем ел мясо им же купленное в супермаркете.)
Весьма показательная реакция.

А вот пример и из моей жизни, диалог между двумя сурьезными дядьками (имел место быть особливо жарким летом, когда экспедиция археологов ВНЕЗАПНО обнаружила себя в считанных километрах от мощного лесного пожара):
- Да мы тут сдохнем!
- Мы все сдохнем, но насчет прям щаз не уверен.

А вообще, после традиции прощаться с умершим близким, стоя близко к гробу и прикладываясь губами ко лбу умершего, после старых кладбищ в черте города, а то и в самом его центре, наконец, после привычки тащиться по краю обрыва/перилам моста/ЖД-магистрали с мыслями "авось пронесет", а когда и впрямь пронесло - думая "надо же, жив остался!"... Короче, ну как тут относиться к смерти как к чему-то из ряда вон выходящему? Как говорили наши многомудрые предки, рубашка близко к телу, а смерть еще ближе.

Мне крайне странно было читать эту статью. В памяти тут же всплыли чешская костница, американские фильмы с расчлененкой а-ля натюрель... И это - табуированная тема? С другой стороны, я где-то читала, что итальянцы, например, приходят в ужас, когда слышат наши боянистые анекдоты про мертвецов, в том числе и классику жанра "А чего же нас бояться?", но всегда списывала такую реакцию на повышенное чувство уважения к умершим. У нас и правда эта тема на уровне бытовой, поговорить о загробной жизни и поделиться кладбищенскими байками - вообще не вопрос, особенно если ночь на дворе. Так что даже и не знаю, как на это реагировать.

@темы: правда жизни, русские, спижжено, рассуждалки, Severatrix - это диагноз

Comments

[А н о н и м]

Странно. Лесные пожары вроде не редки в Америке, в Испании и в той же Италии. О.о

[Severatrix]

А н о н и м, вот и я удивляюсь. Автор вроде бы француз, значит, знает, о чем говорит. Хотя-я-я-я-яаааааа...

[А н о н и м]

Ну да, давайте не забывать про наш ЖЖный серпентарий. Там тоже как напишут...Хотя то, что французу Россия все-равно нравится очень радует.

[Severatrix]

На ЖЖ-шном серпентарии ни разу не была, вот Шамана ради и завела аккаунт. Особо там не шарюсь, но по иносми знаю, что господа буржуи порой что-то курят и, судя по всему, это "что-то" - их мозги. Иначе объяснить перлы их мысли не представляется возможным.

Хотя то, что французу Россия все-равно нравится очень радует

Главное, что нравится искренне, а не потому, что надо похвалить по заказу сверху.

[А н о н и м]

Не припомню, чтоб Россию когда-то хвалили на заказ. Вот гадости у них всегда в цене.

[Severatrix]

Это про Америку, как пример, было. Ведь написать гадость про Америку западному журналисту - чревато, да и им явно периодически заказывают хвалебные отзывы. И пока про Россию редко пишут хорошее на фоне бурления говн, можно быть уверенным, что это - не на заказ, а от души, что воистину ценно.

[А н о н и м]

Помню, на ИНОСМИ были переводы про то, как Грузия, подружившись с НАТО, изменилась за лето х)

[Severatrix]

Грузия - это неинтересно, а вот Польша... главный геополитический враг России в Европе, которую русские спят и видят, как бы уничтожить, "Восточная Голгофа" и вообще цвет цивилизации нет, после Польши мне даже над перлами нашей армии ржать не хочется

[А н о н и м]

Да! Польша - это вечное!

[julia-sp]

В общем, там отношение к жизни действитльно более трепетное, это факт... Но вот причины этого... Видимо я цинична, но, по-моему, дело не в гуманизме, а в элементаных деньгах. Кому же хочется выплачивать страховку?

[Severatrix]

дело не в гуманизме, а в элементаных деньгах. Кому же хочется выплачивать страховку?

Страховка - шибко мелко. Предположили, что на сим кормится целая индустрия:
- Правильные продукты питания
- Правильные лекарства
- Врачи, к которым бегают не в пример чаще, чем у нас
- Всякие плюшки к безопасности жизнедеятельности, какие-нибудь особые сиденья в автомобиль или что-то в этом роде
Чем больше человек трясется за свою жизнь, тем больше сделает, чтобы ее обезопасить, и под эту тихую истерику ему можно впарить что угодно

[А н о н и м]

Я тоже не верю в гуманность Запада или Европы.

[Severatrix]

Капитализм такой капитализм

[julia-sp]

Severatrix, именно. Но началось всё имено со страховок. Думаешь, почему там запрещно ездить непристёгнутым? Во-о-о-от. А если разобраться, кому какое дело? Это ж МОЯ жизнь! Общественной безопасности моё непристёгивание не угрожает, стало быть имею право.
Но нет. Неееет. НИ ВА ФТО!

[Severatrix]

julia-sp, ну, многие по нашу сторону границы видят в этом заботу государства о гражданах. Вот в трансформаторную будку тоже лазить нельзя, никто ж не возмущается! А тут - ремни безопасности... Ить если хочется смерть за усы подергать, способов много, например, сушить волосы феном, стоя по колено в ванне

[julia-sp]

Severatrix, еслит тебя пришибёт в трансформторной будке, то трансформатор тоже пострадает! А это уже плохо для всех. Разница... ))))
А то ,что наш народ уверен ,что это государство так о нём заботится, то такие взгляды - наследие советского воспитания. А ремни... Ни один нормальный водитель (особенно старой школы) никогда не будет пристёгиваться! Знаешь почему? Потому что ремень ограничивает подвижность тела и в кретической, аварийной ситуации ты можешь опоздать среагировать.

[Severatrix]

А это уже плохо для всех. Разница... ))))

Ну хорошо, другой пример приведу: в мае не ездить на машинах по льду Байкала ибо лед становится тонким, а Байкал - все еще самое глубокое озеро мира. Все не пострадают, а вот поди ж ты, запрет есть)))

Потому что ремень ограничивает подвижность тела и в кретической, аварийной ситуации ты можешь опоздать среагировать.

Я не водитель, поэтому поверю на слово. Но вот батя, который таки машину имеет, говорит, что в случае столкновения без ремня можно легко вылететь в лобовое стекло и погибнуть.

[julia-sp]

Severatrix, твой батя не учитывает, что при столкновении на скорости ремень безопасности гарантированно переломает ему рёбра...
Понимаешь, мой муж - профессиональный водитель, сорок пять лет профессионального стажа. Да и другие говорили...

[Severatrix]

При том, что ремень не фиксирует жестко и у тела есть возможность пролететь вперед сантиметров эдак тридцать?
Нет, я не спорю, просто интересно.

[julia-sp]

Severatrix, ты хоть раз видела механизм срабатывания ремня? ))))) Если он застёгнут, то автоматически притягивается вплотную к фигуре и позволяет двигаться (в том числе и на 30 см. )))))), только если движения твои - плавные и медленные. При любом резком движении (я уж не говорю - рывке) ремень мгновенно жёстко фиксируется.
Действие равно противодействию, помнишь из курса школьной физики? А теперь представь, что ты на скорости 70 км в час налетаешь открытой грудью на жёсткую палку...

[Severatrix]

Нет, резко дергаться на сиденье мне как-то не доводилось х)

Или на скорости 70 км/час я влетаю грудью на бардачок, а то и вылетаю в окно. На меня по инерции наезжает машина или же я оказываюсь между машиной и препятствием, что опять же равносильно мясорубке. А если машина пойдет юзом и улетит в кювет, кувыркаясь вдоль продольной оси? Без ремня меня по всему салону мотать будет.

[julia-sp]

Severatrix, угу. А если машина кувыркнувшись загорится, то ты, пристёгнутая, гарантированно погибнешь.
Мне Толя рассказывал, был у него такой случай. Он на заправке стоял, и другие водители тоже там были, и вдруг летит легковушка. Тормоза что ли у неё отказали или ещё что... И врезается на полной скорости в бензоколонку. Естественно, вспыхнул огонь. Ну, мужики, натурально кинулись помогать, пока машина не превратилась в факел, ан нет... Двери оказались защёлкнуты. А внутри уже горит, люди горят... Схватили что-то, вышибли стекло, дверь распахнули... А парни (или девушки, понять уже было нельзя) оказались пристёгнуты.
Всё.
Занавес...

Поэтому ни один нормальный водитель не будет: а) пристёгиваться; б) защёлкивать двери. Любой нормальный водитель в критических ситуациях надеется на свою реакцию, чтобы не допустить аварии, а не на ремень, который ещё неизвестно как себя во время этой аварии поведёт.

[А н о н и м]

julia-sp, а для чего тогда этот ремень нужен?

[julia-sp]

А н о н и м, хороший вопрос! Я не знаю. И никто из водителей не знает. Я и у своего инструктора по вождению спрашивала, у дядечки, лет за 50. Он только пожимал плечами и вздыхал...

[Severatrix]

julia-sp, и в моем арсенале есть пример из жизни: сын знакомых с приятелем по молодости и дурости гоняли на машине. Сын пристегнут не был, и когда они влетели во встречный автомобиль, он вывалился через лобовое стекло и погиб между машинами, приятель же жив остался.

Незаблокированные двери в городе - чистой воды идиотизм, потому что очень любят барсеточники в пробках или на сфетофорах подбегать, открывать незапертую дверцу и хватать, что под руку попадется.

Ситуации разные бывают, нельзя предугадать, где ремень окажется спасением, а где - смертельным приговором.

[julia-sp]

Severatrix, вольному воля. Я не пристёгиваюсь, только набрасываю на одно плечо, чтобы не вязались всякие рьяные, но никогда не защёлкиваю. Для фиксации достаточно. И двери не запираю - я предпочитаю жертвовать безопасностью своей сумочки, во имя безопасности жизни.

[Альскандера]

Немного инфы "на поразмышлять":


Из книги Кара-Мурзы "Манипуляция сознанием":

§ 2. Западный страх
* Насколько западная «культура страха» необычна для нас, видно даже сегодня. Сейчас, когда мы интенсивно познаем Запад, нам открывается картина существования поистине несчастного. Прямо «Вий» Гоголя - такие демоны и привидения мучают душу западного обывателя [87] . Не случайно тема страха с таким успехом обыгрывается в искусстве. Спрос на «фильмы ужасов» на Западе феноменален, и фильмы А.Хичкока выражают глубинное качество культуры.

* Есть у меня довольно близкий приятель из ФРГ, философ. Недавно он рассказал мне, как в 70-е годы был в Москве и обедал в доме секретаря их посольства. И за столом, желая сказать что-то существенное, собеседники обменивались записками. Вслух не говорили - боялись подслушивающих устройств КГБ. Я не мог в это поверить и потратил целый час, добиваясь, чтобы мой друг точно воспроизвел ситуацию и объяснил причины этого страха в кругу образованных, неглупых и немолодых людей. Это был болезненный разговор, мой друг страшно разволновался, вообще выглядел странно. Его мучило, что он не мог подыскать ответа на простой вопрос: чего вы боялись? Ведь если ты боишься, то должен иметь хоть какой-то образ опасности. Оказалось, что у той компании солидных дипломатов и философов такого образа просто не было, страх был внутри них и не имел очертаний. У нас произошел примерно такой диалог:

* - Скажи, Ганс, вы боялись, что КГБ ворвется в дом и перестреляет собеседников прямо за столом?

* - Брось, что за чушь.

* - Боялись, что хозяина-дипломата выселят из страны как персону нон-грата?

* - Нет, такого никто не думал.

* - Боялись, что вас куда-то вызовут и поругают?

* - Да нет, все не то. Никто ничего конкретного не предполагал.

* Когда я перебрал все мыслимые виды ущерба, вплоть до самых невинных, к которому могло бы повести высказывание вслух застольных мыслей (даже при допущении, что КГБ только и делает, что все их записывает на пленку), в нашем разговоре наступила тягостная пауза, как будто мы затронули что-то важное, чего понять не можем. Стало ясно, что в отношении к СССР (КГБ - его символ) в культурном слое Запада возникла патология. И причины ее - не в СССР, они с его реальностью не связаны. Причины - в мышлении и подсознании этих западных интеллигентов.

* Этой патологией Запад сумел заразить, как будто в ухо заразу влил, культурный слой СССР - интеллигенцию, которая единственная продолжает у нас сохранять западнические иллюзии.

* Но вернемся к истокам. Можно сказать, что современный Запад возник, идя от волны к волне массового религиозного (еще говорят экзистенциального - связанного с Бытием) страха, который охватывал одновременно миллионы людей в Западной Европе. Подобные явления не отмечены в культуре Восточного христианства (например, в русских летописях).

* Первое описанное в литературе явление массового страха - охватившее население Западной Европы убеждение в скором приходе антихриста и наступлении Страшного суда на исходе первого тысячелетия. Впечатляет рассказ о том, как Папа Сильвестр и император Оттон III встретили новый 1000-й год в Риме в ожидании конца света. В полночь конец света не наступил, и всеобщий ужас сменился бурным ликованием. Но волна коллективного страха вновь захлестнула Европу - все решили, что кара Господня состоится в 1033 г., через тысячу лет после распятия Христа. Тема Страшного суда преобладала в мистических учениях XI-XII веков [88] .

* Религиозный ужас был настолько сильным и уже разрушительным, что западная Церковь была вынуждена пересмотреть догматы. Ее богословы после долгих дискуссий выработали компенсирующее страх представление о «третьем загробном мире» - чистилище. Его существование было официально утверждено в 1254 г. Папой Иннокентием IV. Показательно, что у Православной церкви не было никакой необходимости принимать это богословское нововведение.

* Другим средством ослабить религиозный страх было установление количественной меры греха и искупления посредством ведения баланса между проступками и числом оплаченных месс, стоимостью подарков церкви и величиной пожертвований монастырям (уже затем был создан прейскурант индульгенций). На этом пути, однако, католическая церковь заронила семя рационализма и Реформации.

* Передышка была недолгой, и в XIV веке Европу охватила новая волна коллективного страха. Причин для него было много (страшная Столетняя война, массовое обеднение людей), но главная причина - эпидемия чумы 1348-1350 гг., от которой полностью вымирали целые провинции. Тяжелые эпидемии следовали одна за другой вплоть до XVII века. И именно в связи с чумой выявилась особенность коллективного страха: со временем он не забывался, а чудовищно преображался. При первых признаках новой эпидемии образ предыдущей оживал в массовом сознании в фантастическом и преувеличенном виде.

* В XV веке «западный страх» достигает своего апогея. Это видно уже по тому, что в изобразительном искусстве центральное место занимают смерть и дьявол. Представление о них утрачивает связь с реальностью и становится особым продуктом ума и чувства, продуктом культуры. Историк и культуролог Й.Хейзинга в своем известном труде «Осень средневековья» пишет об этом продукте: «содрогание, рождающееся в сферах сознания, напуганного жуткими призраками, вызывавшими внезапные приступы липкого, леденящего страха». В язык входят связанные со смертью слова, для которых даже нет адекватных аналогов в русском языке.

* Таково, например, впервые появившееся в литературном французском языке в 1376 г. важное слово «macabre» (многие исследователи пытались выяснить происхождение слова, есть целый ряд несводимых гипотез). Оно вошло во все европейские языки, и в словарях переводится на русский язык как погребальный, мрачный, жуткий и т.п. Но эти слова не передают действительного смысла слова macabre, он гораздо значительнее и страшнее. В искусстве Запада создано бесчисленное множество картин, миниатюр и гравюр под названием «La danse macabre» - «Пляска смерти». Это - целый жанр (главное в нем то, что «пляшет» не Смерть и не мертвец, а «мертвое Я» - неразрывно связанный с живым человеком его мертвый двойник). Пляска смерти стала разыгрываться актерами. В историю вошло описание представления Пляски смерти в 1449 г. во дворце герцога Бургундского [89] .

* Воздействие темы смерти и страданий на сознание людей в XV веке качественно изменилось благодаря книгопечатанию и гравюрам. Печатный станок сделал гравюру доступной буквально всем жителям Европы, и изображение Пляски смерти пришло практически в каждый дом. Граверы же делали и копии картин знаменитых художников. Более всего копий делалось с картин Иеронима Босха (1460-1516) [90] . Эти картины - концентрированное и гениальное выражение страха перед смертью и адскими муками. Гооворят, что Босх создал художественную энциклопедию зла всех видов и форм.

* На этом фоне и произошла Реформация - разрыв «протестантов» с Римской католической церковью («вавилонской блудницей») [91] . В гуманитарном знании есть такая особая тема: «страх Лютера». Суть ее в том, что Лютер был гениальным выразителем массовых страхов своего времени. У него страх перед дьяволом доходил до шокового состояния, порождал видения и вел к прозрениям. Но Лютер «сублимировал» свои страхи в такое эмоциональное и творческое усилие, что результатом его стали гениальные трактаты и обращения.

* Нам трудно понять духовную и интеллектуальную конструкцию протестантства, слишком разнятся наши культурные основания, да и конструкция эта очень сложна, в ней много изощренной казуистики. То, что прямо касается нашей темы, упрощенно сводится к следующему.

* Лютер собрал под свои знамена столь большую часть верующих Европы потому, что указал путь для преодоления метафизического, религиозного страха. Во-первых, он «узаконил» страх, назвал его не только оправданным, но и необходимым. Человек, душу которого не терзает страх - добыча дьявола. Во-вторых, Лютер «индивидуализировал» страх, лишил его заразительной коллективной силы. Это произошло в результате отхода от идеи религиозного братства и коллективного спасения души. Отныне каждый должен был сам, индивидуально иметь дело с Богом, причем не столько со Спасителем, сколько с грозным Богом-отцом. И великим даром Христа была уже не благодать, не искупление греха, а истинная вера [92] .

* Через индивидуальную веру и лежит путь к преодолению страха у Лютера: «Страх излечивается внутренним слышанием Бога в себе». Эта вера стала личным, индивидуальным убежищем от страха. Но произошедшая при отказе от коллективного спасения в свою очередь беспредельно увеличила страх и массовое озлобление, которое надолго погрузило Запад в хаос. «Страх Лютера» породил такую охоту на ведьм, с которой ни в какое сравнение не идут преследования католической Инквизиции (миф о которой - порождение XIX века как часть большой программы манипуляции сознанием). При сравнительно небольшом еще населении Европы, в ходе Реформации здесь было сожжено около миллиона «ведьм».

* Но и сами «ведьмы» были переполнены злобой, в большинстве случаев, видимо, шла речь о женщинах с маниакальным синдромом (есть исследования по истории психических заболеваний той эпохи, опирающиеся на анализ протоколов допроса «ведьм»). Ницше пишет о том времени: «Еретики и ведьмы суть два сорта злых людей: что в них есть общего, так это то, что и сами они чувствуют себя злыми, но при этом их неодолимо тянет к тому, чтобы сорвать свою злобу на всем общепринятом (будь то люди или мнения). Реформация - своего рода удвоение средневекового духа ко времени, когда он утратил уже чистую совесть, - порождала их в огромном количестве».

[Альскандера]

2


* Реформация привела и к Тридцатилетней войне, в которой погибло 3/4 населения Чехии и 2/3 населения Германии. Это навсегда запечатлелось в исторической памяти западного человека. Главной темой гравюр Дюрера и Гольбейна снова становится смерть - уже как следствие страшных религиозных войн и массовых казней. Масштабы их не поддаются воображению.

* Идея смерти и возрождения и по сей день составляет одну из главных тем протестантских проповедников, а в XIX в. она лежала в основе особого жанра проповедей в США - Revivals . Они превращались в массовые спектакли, на которые съезжались люди за сотню миль, в повозках с запасами пищи и постельным бельем на много дней. Осталось подробное описание одного такого сборища в штате Кентукки в августе 1801 г. На него собралось 20 тыс. человек. Проповедники доводили людей до такого ужаса, что они обращались в паническое бегство, а многие падали в обморок, и поляна походила на поле битвы, покрытое распростертыми телами. Поскольку успех проповеди определялся числом «упавших», то велся их точный учет. В один из дней число людей, потерявших сознание от ужаса, составило 3 тыс. человек.

* Итог становлению «страха Лютера» подвел датский философ С.Кьеркегор в трилогии «Страх и трепет» (1843), «Понятие страха» (1844) и «Болезнь к смерти» (1849). Здесь страх предстает как основополагающее условие возникновения индивидуума и обретения им свободы. Речь, разумеется, идет не о реальном страхе - «человек сам создает страх».

Кьеркегор пишет: «Страх - это возможность свободы, только такой страх абсолютно воспитывает силой веры, поскольку он пожирает все конечное и обнаруживает всю его обманчивость. Ни один Великий инквизитор не имел под рукой столь ужасных пыток, какие имеет страх, и ни один шпион не умеет столь искусно нападать на подозреваемого как раз в то мгновение, когда тот слабее всего, не умеет столь прельстительно раскладывать ловушки, в которые тот должен попасться, как это умеет страх; и ни один проницательный судья не понимает, как нужно допрашивать обвиняемого - допрашивать его, как это делает страх, который никогда не отпускает обвиняемого - ни в развлечениях, ни в шуме повседневности, ни в труде, ни днем, ни ночью».

* Сегодня мы обязаны читать такие вещи, как это ни трудно нам, вскормленным светлым Православием, Пушкиным и русскими сказками. Ведь открыто объявлена сверхзадача перестройки и реформы - сделать нас хотя бы второсортными протестантами, «вернуться в Запад». Надо же нам знать, какими нас бы хотели видеть новые вожди. Где же идеал? Делать жизнь с кого? Чем воспитал себя свободный индивидуум Запада?

* И нам говорят - страхом: «Страх становится для него прислуживающим духом, который даже против собственной воли вынужден вести его туда, куда он, охваченный страхом, хочет идти. Потому, когда страх возвещает о своем приходе, когда он хитроумно показывает, что нашел теперь некое совершенно новое средство ужасать, которое намного ужаснее всего, что применялось прежде, он не уклоняется и уж тем более не пытается удержать страх на расстоянии шумом и путаницей, - нет, он приветствует приход страха, приветствует его празднично, так же как Сократ радостно принял чашу с ядом, он закрывается ото всех вместе со страхом, он говорит, как пациент перед операцией, когда этой болезненной операции пора начаться: «Ну что ж, теперь я готов». И страх входит в его душу и внимательно осматривает все, и устрашениями выманивает из него все конечное и мелкое, а затем ведет его туда, куда он хочет идти».

* Религиозный страх Реформации был усилен социальным страхом от разрушения общины (церковной, крестьянской, ремесленной). Протестантизм был тесно связан с возникновением буржуазного общества и присущего ему индивидуализма. Н.Бердяев, этот философ свободы, писал в книге «Смысл истории» (1923 г.): «В средние века человек жил в корпорациях, в органическом целом, в котором не чувствовал себя изолированным атомом, а был органической частью целого, с которым он чувствовал связанной свою судьбу. Все это прекращается в последний период новой истории. Новый человек изолируется. Когда он превращается в оторванный атом, его охватывает чувство невыразимого ужаса, и он ищет возможности выхода путем соединения в коллективы». На другие исходы из страха индивида указывает Э.Фромм: «Человек, освободившийся от пут средневековой общинной жизни, страшился новой свободы, превратившей его в изолированный атом. Он нашел прибежище в новом идолопоклонстве крови и почве, к самым очевидным формам которого относятся национализм и расизм». В конечном счете, фашизм - результат параноидального, невыносимого страха западного человека.

* Следующую мощную струю страха добавила Научная революция, разрушившая упорядоченный Космос и сбросившая человека с вершины мироздания. Первой реакцией на образ мира, данный Коперником, был страх. Даже великий мыслитель того времени Паскаль признавался: «Вечное безмолвие этих бесконечных пространств страшит меня».

* «Страх, создаваемый самим человеком», углубило Просвещение. Казалось бы, весь пафос этого культурного движения, «преодолевающего» религию (недаром его назвали нео-язычеством), был направлен на освобождение человека от страха посредством возвышения разума, рационального мышления. Заместив Церковь наукой, Просвещение приняло на себя миссию построения светской морали, задающей буржуазную добродетель. Для этого было воздвигнуто целое здание новой педагогики и новой системы воспитания (включая школу, о которой речь пойдет отдельно).

* Культ рациональности в буржуазной культуре неожиданно породил в человеке его Другое - обострил иррациональное (изучавший культуру Китая английский историк Нидхэм назвал это шизофренией европейского мышления, очень специфическим, присущим лишь Западу явлением). Это иррациональное, «природное» в человеке трактовалось в буржуазной морали как нечто угрожающее и постыдное. Под воздействием этой морали в индивидууме возник т.н. «внутренний страх» - страх перед его собственной «непобежденной природой».

* Во всей программе Просвещения проблема страха перед природой - центральная. Сама наука явилась выражением воли к власти над Природой, а страх перед нею рассматривался как беспочвенное и даже нездоровое чувство. В донаучном, космическом мироощущении страх перед природой на деле был направлен на то «надприродное», что стоит за всеми явлениями и вещами, это был страх перед Богом. Находясь в центре Вселенной, человек за все отвечал перед Богом.

* Просвещение дало совершенно новую картину мира, в которой все вещи и явления природы были представлены как следствия простых, познаваемых и математически выражаемых причин. Бог исчез из природы, а человек, освободившись от ответственности за нее перед Богом, превратился в господина природы (Просвещение называют «теологией господства над природой»). Это устранило иррациональный страх перед природой (остался, конечно, разумный страх перед реальными естественными опасностями, но не об этом страхе речь).

* Утрата страха перед внешней природой породила исторически новую форму страха перед природой внутренней (Просвещение - эпоха, которая «страдала от омрачения души»). Никакой социальный слой в истории так не жаловался на неблагополучие своего душевного состояния, как буржуазия эпохи Просвещения. Буржуазное общество стало первым обществом, перенесшим принуждение во внутреннюю сферу - посредством создания внутреннего страха. Будучи оборотной стороной «буржуазной добродетели», этот страх стал одним из главных элементов консолидации гражданского общества. Выражением его стали чувство вины, угрызения совести, подавленная сексуальность (перенесенная в мир подсознания, фантазий и извращений).

* Возникла педагогика, требующая тотального господства разума и объявившая войну фантазиям и влечениям как силам, разрушающим рациональное мышление. Это породило в человеке страх перед собственными влечениями как постыдными нарушениями общественной морали и добродетели. Чем больше «расколдовывался» мир, тем сильнее страх загонялся внутрь. Этому непредусмотренному эффекту от Просвещения посвящали свои труды многие философы XIX и ХХ веков. Уже наши современники Т.Адорно и М.Хоркхаймер считают, что именно сформулированное Просвещением требование тотального господства разума привело к раздвоению и самоотчуждению человека - болезни современного западного общества [93] .

* В поисках избавления от страха и перед Богом, и перед моралью буржуазного общества, Ницше пришел к нигилизму, к идее сверхчеловека, вставшего «по ту сторону добра и зла». В этих метаниях он зашел в тупик. «Господствовать - и не быть больше рабом Божьим: осталось лишь это средство, чтобы облагородить людей», - на этом пути пришел он к убийству Бога. «Когда морализируют добрые, они вызывают отвращение; когда морализируют злые, они вызывают страх» - отсюда выросла белокурая бестия, отрицающая мораль.

[Альскандера]

3

* Когда читаешь о случаях массовой паники в странах «рационального» Запада уже в наше время, больших трудов стоит поверить фактам - настолько они непривычны. Имеется множество описаний коллективного страха, охватившего США во время передачи радиопостановки по роману Г.Уэллса «Война миров».

* Дело было в 1938 г. Радиопостановка «Вторжение с Марса» передавалась как репортаж с места событий. Население восточных штатов, на которые вещало радио, в массе своей поверило, что речь идет о реальном событии, и испытало массовый приступ страха. Этот непреднамеренный случай искусственно созданной паники стал предметом многих исследований и дал важное знание. Один из выводов гласил, что условием для такой странной и заразительной внушаемости массы американцев была общая неустойчивость эмоциональной сферы, вызванная длительным экономическим кризисом (Великая депрессия) и тем возбуждением, которое породили Мюнхенские соглашения и ожидание войны.

* Впоследствии, уже, по сути, в порядке эксперимента, радиопостановка «Вторжение с Марса» была повторена в странах, переживающих социально-экономическую нестабильность или кризис - с тем же результатом, что и в США. В ноябре 1944 г. эта передача вызвала массовую панику в Сантьяго де Чили. А в феврале 1949 г. в столице Эквадора Кито вызванная передачей паника закончилась человеческими жертвами, увечьями и сожжением здания радиостанции. Ю.А.Шерковин в книге «Психологические проблемы массовых информационных процессов» описывает серию других подобных случаев коллективного страха, создаваемого радиопередачами (по некоторым случаям потом сделали сценарии остросюжетных фильмов).

* Для нас интересен вывод книги: вся история систем массовой коммуникации в СССР и социалистических странах не имеет ни одного прецедента, хоть отдаленно напоминающего эти случаи. И дело не только в том, что политика радио не была манипуляционной - не было манипулируемым само массовое сознание. Паники не удалось бы создать, даже если бы радио этого захотело. Сфера чувств советского человека не была для этого подготовлена всеми историческими культурными условиями.

Когда мы окидываем мысленным взглядом нашу историю, сравнивая с историей становления человека Запада, сразу бросается в глаза эта разница: никогда русскому человеку не вводился в сознание вирус мистического страха. Этого не делало Православие, этого не делали народные сказки про Бабу Ягу. Наши грехи поддавались искуплению через покаяние, и даже разбойник Кудеяр мог надеяться на спасение души.

* Выше говорилось об особом «западном» страхе смерти. Русский человек, не утративший исторической памяти, знает, что ничего подобного на Руси не было, несмотря на страшные войны и бедствия. Смерть и проблема спасения души занимали большое место в мыслях и чувствах православного человека, но философия смерти была окрашена лирическим чувством, любовью к земле, оставляемым близким и к тем, кто ушел раньше. В первом томе труда В.Даля «Пословицы русского народа» смерти посвящен самый большой раздел. Но нет в нем ни одной пословицы, отражающей экзистенциальный страх.

* Само событие встречи со Смертью представлено пословицами как дело давно продуманное и не представляющее катастрофы: «Умирать - не лапти ковырять: лег под образа, да выпучил глаза, и дело с концом». В смерти человек не только не одинок, он особенно чувствует поддержку братства: «Кабы до нас люди не мерли, и мы бы на тот свет дороги не нашли», «Люди мрут, нам дорогу трут. Передний заднему - мост на погост». Даже в прощанье видна теплота: «Помрешь, так прощай белый свет - и наша деревня!». Й.Хейзинга в главе о европейском восприятии смерти в позднее Средневековье подчеркивает, что в нем совершенно отсутствуют лирические мотивы и теплые нотки - лишь высокий и чистый ужас.

* Против страха вечных мук грешного человека выступили все виднейшие русские религиозные философы начала нашего века. В.В.Розанов говорил о всепрощении на небесах рода людского. Близок к нему был Н.А.Бердяев, высказавший мысль, что ад придуман «утонченными садистами». Н.Ф.Федоров считал нелепостью, что «одни (грешники) осуждаются на вечные муки, а другие (праведники) - на вечное созерцание этих мук».

* Конечно, со строго богословской точки зрения русские православные философы, видимо, были на грани ереси, но они выражали архетипы национальной культуры. Н.Ф.Федоров ставил даже вопрос о принципиальной возможности через соборность избежать Страшного суда. Н.А.Бердяев писал об этой мысли Н.Ф.Федорова: «Апокалиптические пророчества условны, а не фатальны, и человечество, вступив на путь христианского «общего дела», может избежать разрушения мира, Страшного суда и вечного осуждения. Н.Федоров проникнут пафосом всеобщего спасения и в этом стоит много выше мстительных христиан, видящих в этой мстительности свою ортодоксальность».

* Отсутствие «страха Лютера», породившего протестантскую этику капитализма, приводило и к известной бесшабашности русских в ведении хозяйства, что всегда приводило в отчаяние наших западников. М.Е.Салтыков-Щедрин пишет, как он, впервые поехав за границу, был поражен видом засеянных полей: «Под опасением возбедить в читателе недоверие, утверждаю, что репутация производства так называемых «буйных» хлебов гораздо с большим правом может быть применена к обиженному природой прусскому поморью, нежели к чембарским благословенным пажитям, где, как рассказывают, глубина черноземного слоя достигает двух аршин... Здесь же, очевидно, ни на какие великие и богатые милости не рассчитывали, а, напротив, денно и нощно только одну думу думали: как бы, среди песков да болот, с голоду не подохнуть. В Чембаре говорили: а в случае ежели бог дожжичка не пошлет, так нам, братцы, и помирать не в диковину! а в Эйдткунене говорили: там как будет угодно насчет дожжичка распорядиться, а мы помирать не согласны!». Кое-кто выведет отсюда мораль о природной лени православных, а мы о другом - страха не было.

* Научная картина мира пришла в Россию, не ошарашенную Реформацией и буржуазной революцией. Она, конечно, воспринималась с трудом, но страха не вызвала. Вот как излагает отношение к коперниканской картине мира русского человека начала нашего века философ А.Ф.Лосев: «Не только гимназисты, но и все почтенные ученые не замечают, что мир их физики и астрономии есть довольно-таки скучное, порою отвратительное, порою же просто безумное марево, та самая дыра, которую ведь тоже можно любить и почитать... Все это как-то неуютно, все это какое-то неродное, злое, жестокое. То я был на земле, под родным небом, слушал о вселенной, «яже не подвижется»... А то вдруг ничего нет, ни земли, ни неба, ни «яже не подвижется». Куда-то выгнали в шею, в какую-то пустоту, да еще и матерщину вслед пустили. «Вот-де твоя родина, - наплевать и размазать!» Читая учебник астрономии, чувствую, что кто-то палкой выгоняет меня из собственного дома и еще готов плюнуть в физиономию». Ворчит русский человек, но не боится.

* В России события развивались иначе. Жестокие правители, от Ивана Грозного до Сталина, внушали русским людям страх вполне разумный, реалистичный. Страх эпохи сталинизма, о котором нам поведали в перестройку либеральные интеллигенты, есть, по всем признакам, именно «западный» страх. Недаром многие считали все эти выступления Ю.Афанасьева, Д.Лихачева и Л.Разгона неискренними, чистой «идеологией». Видимо, простые люди ошибались - страх элиты был настоящим, но он был чужим для тех, кого не овеял «западный» дух (и большие семьи моих родителей были затронуты репрессиями, но я, зная о них с детства, никакого мистического страха перед ними у моих родных не видел) [95] .

* Не успел возникнуть в России и «внутренний» страх перед буржуазной моралью и перед возможной потерей буржуазного статуса, не нагнетали у нас страха и перед ядерным апокалипсисом. Можно даже сказать, что ядерный страх у нас в массе людей был так же неразвит, как у крестьян был неразвит страх перед недородом, о котором писал Салтыков-Щедрин. Когда после аварии на Чернобыльской АЭС из городка было срочно эвакуировано население, перед милицией встала немыслимая для Запада проблема: жители, тайными тропами обходя заслоны, повадились возвращаться в покинутые жилища за вещами. А потом и жулики потянулись - стянуть, что плохо лежит. В зараженную зону!

* Можно принять как общий вывод: вплоть до последнего времени в культуре России не играл существенной роли экзистенциальный страх - страх перед самим существованием человека, страх как важная сторона самой его жизни. Православие и выросшая на его почве культура делали акцент на любви. И это уже само по себе не оставляло места для экзистенциального страха: «В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся несовершен в любви» (Первое послание Иоанна, 4, 18).

[Альскандера]

4

Однако в той части советских людей, которые в наибольшей степени были проникнуты рациональным способом мышления и западническими иллюзиями, в ходе перестройки удалось раскачать невротический страх. Речь идет не о том разумном страхе перед реальными опасностями, который необходим, чтобы жить в меняющемся, полном неопределенностей мире. Нет, как раз эта осмотрительность и способность предвидеть хотя бы личный ущерб была у либеральной интеллигенции в ходе перестройки отключена. Ведь уже в 1988-89 гг. было ясно, что тот антисоветский курс, который интеллигенция с восторгом поддержала, прежде всего уничтожит сам смысл ее собственного существования. Об этом предупреждали довольно внятно - никому из сильных мира сего в разрушенной России не будет нужна ни наука, ни культура. Нет, этого разумного страха не было, и сегодня деятели культуры и гордая Академия наук мычат, как некормленая скотина: «Дай поесть!».

* Речь идет о страхе внушенном, бредовом, основания которого сам трясущийся интеллигент-либерал не может объяснить. В него запустили идею-вирус, идею-матрицу, а он уже сам вырастил какого-то монстра, который лишил его способности соображать. Вот, большинство интеллигенции проголосовало в 1996 г. за Ельцина (особенно красноречива позиция научных городков). Социологи, изучавшие мотивы этого выбора, пришли к выводу: в нем доминировал страх - перед Зюгановым!

* Никаких позитивных причин поддержать Ельцина у интеллигенции уже не было. Полностью растоптан и отброшен миф демократии. Нет никаких надежд просочиться в «наш общий европейский дом». Всем уже ясно, что режим Ельцина осуществляет демонтаж промышленности и вообще всех структур современной цивилизации, так что шансов занять высокий социальный статус (шкурные мотивы) интеллигенция при нем не имеет.

* Если рассуждать на холодную голову, то овладевшая умами образованных людей вера («Придет Зюганов и начнет всех вешать») не могла быть подтверждена абсолютно никакими разумными доводами, и этих доводов в разговорах получить было невозможно. Более того, когда удавалось как-то собеседника успокоить и настроить на рассудительность, на уважение к законам логики, он соглашался, что никакой видимой связи между сталинскими репрессиями и Зюгановым не только нет, а более того, именно среди коммунистов сильнее всего иммунитет к репрессиям. Если где-то и гнездится соблазн репрессий, то именно среди харизматических политиков-популистов. Тем не менее, предвыборная стратегия Ельцина, основанная на страхе, оказалась успешной.

* Если бы этот страх лишь грыз и мучал душу либерального интеллигента, его можно было бы только пожалеть. Но психоз стал политической силой, потому что ради избавления от своего комплекса эта часть интеллигенции посчитала себя вправе не жалеть никого. Поддержать такие изменения в стране, которые причиняют несовместимые с жизнью страдания огромному числу сограждан. Видя воочию эти страдания, либеральная интеллигенция, тем не менее, поддерживает причиняющий эти страдания режим, оправдывая это единственно своим избавлением от самой же созданного страшного привидения.

* Пригласили меня перед выборами в Думу 1995 г. на круглый стол «Культура, образование, наука» Общественной палаты при Президенте РФ. Видно, плюрализмом решили тряхнуть. Собрался цвет «демократов от культуры», послушать было интересно. Начальница Палаты, драматург, поставила вопрос по-шекспировски: «Если на выборах победят коммунисты, Зюганов, то всех нас поставят к стенке. Хоть это вы все понимаете?». Все закивали головами. Да, это они понимают. Я чуть не вскочил: «Объясните, господа, какие вы за собой знаете дела, за которые кто-то жаждет поставить вас к стенке?». Ведь просто так подобные мысли в голову не приходят. Что-то, значит, точит этих «драматургов». Пытался я выяснить - нет, «точит» ирреальный, иллюзорный страх, который невозможно перевести на язык осязаемых опасностей.

* Помимо либеральной интеллигенции на время такой страх овладевал и частью наших «предпринимателей» (впрочем, сильно связанных с интеллигенцией). Когда ГКЧП устроил свой страшный «военный переворот», то уже утром 19 августа жителям Москвы стало ясно, что ни стрелять, ни давить танками военные никого не будут. А после пресс-конференции «хунты» с полной очевидностью выяснилось, что мы - зрители большого спектакля. Тогда назавтра к «Белому дому» было созвано «ополчение» из демократов. Какие же чувства испытывали «ополченцы»?

* «Известия» писали: «Многие обратили внимание на то, что в рядах ополченцев немало предпринимателей. Тех самых, чьему бизнесу обещал не мешать Геннадий Янаев во время фарсовой пресс-конференции 19 августа. Из коротких интервью с биржевиками, менеджерами совместных и малых предприятий, акционерных обществ, коммерческих банков становилось понятно, что привело их сюда, что заставило взять в руки стальные пруться, палки, кирпичи. В «программе» самозванного ГКЧП они увидели не только конец демократическим свободам, но и собственный конец».

* Собственный конец, какой ужас! Это - из пресс-конференции трясущегося Янаева! Можно ли в это поверить? Оказывается, так и было. Пишет М.Леонтьев в «Независимой газете»: «Никогда ни в одном государстве мира военный переворот не означал такой физически ощутимой угрозы жизни для десятков тысяч предпринимателей. И никогда демократия не получала столь единодушной поддержки от бизнеса». Это написано вполне серьезно, а ведь налицо психоз. Тут мы явно видим отщепление от народа некоторой группы по важному культурному признаку: она стала подвержена «западному» страху. Значит, подвержена новым, непривычным для нас методам манипуляции поведением.

* И это уже опасно. Как писал в получившем известность «Дневнике» один из защитников «Белого дома» журналист С.Хабиров, «по сути мы - участники пока еще тихой гражданской войны: две группы граждан - готовы стрелять друг в друга. Во всяком случае люди, охраняющие «Белый дом», вполне способны это делать...». Военные, как известно, стрелять ни в кого не собирались, психологически к этому совершенно не были готовы, да и приказы это строго-настрого запрещали. В собравшиеся демократы, оказывается, были «вполне способны это делать». Ничего себе - эффект перестройки.

* В целом культивирование страха было важной составной частью всей программы перестройки и реформы. Для этого были использованы все возможные темы: репрессий 1937 года, голода, дефицита, технологических катастроф, преступности, СПИДа, экологических опасностей, межнациональных войн и полицейского насилия. При этом в каждой теме образы страха накачивались в массовое сознание с невероятной силой, всеми средствами государственной машины пропаганды, а потом и «независимого» телевидения. Нам непрерывно показывали ужасные сцены разгрома Бендер, а потом бомбардировок Грозного, избиения демонстраций и, наконец, расстрела Верховного Совета РСФСР, заснятого как спектакль заранее установленными камерами.

* Конечно, нагнетанию страхов в разных слоях российского общества способствует сама жизнь. Пока что трудно сказать, идет ли речь о реальных страхах или они приняли уже невротический, а то и шизофренический характер. Западные эксперты используют как количественный показатель нарастания страха рост числа телохранителей. По этому показателю можно говорить уже о шизофреническом страхе: в советское время всего около трех десятков человек в Москве имели личную охрану. Сейчас крупные коммерческие структуры тратят на охрану около трети своих прибылей. Тем не менее, в конце 1996 г. примерно половина всех бизнесменов в России находилась в постоянной тревоге за свою жизнь и жизнь своих близких.

* Второй индикатор страха - общая уверенность бизнесменов и высших чиновников, что их телефон прослушивается. Этот страх также приобретает уже характер паранойи. Простой обыватель, видимо, этим невротическим страхам не подвержен. Для него обычен вполне реальный и здоровый страх перед расплодившимися преступниками при полной недееспособности правоохранительных органов. Если раньше опасность нападения хулигана была локализована именно в нем, а тыл обывателя защищала милиция, то сейчас никто не уверен в том, что она встанет на его сторону, если хулиган окажется членом влиятельной банды.

* Профессор Мичиганского университета В.Э.Шляпентох (специалист по России и бывший советский социолог, работавший для «Правды») пишет: «Страх за свою жизнь влияет на многие решения россиян - обстоятельство, практически неизвестное в 1960-1980 годах... Судьи боятся, и не без основания, обвиняемых, налоговые инспекторы - своих подопечных, а милиционеры - преступников. Водители смертельно боятся даже случайно ударить другой автомобиль, ибо «жертва» может потребовать компенсации, равной стоимости новой машины или квартиры».

* Причину невозможности эффективной борьбы с преступностью и оздоровления обстановки В.Э.Шляпентох видит в том, что»все российскме олигархи-»феодалы» и их многочисленная челядь, как на государственной службе, так и в бизнесе, практически без исключения боятся законного расследования их деятельности намного больше, чем наемных убийц... Обнародованные факты делают Мжаванадзе или Чурбанова, олицетворявших коррупцию брежневского времени, почти невинными младенцами в сравнении с нынешними деятелями».

* Эти реальные страхи - другая тема. Для нас здесь важно то, что они создают основу для искусственного превращения их в страх шизофренический с целью создания благоприятной обстановки для манипуляции массовым сознанием - прежде всего в политических целях. Например, для приведения к власти «крутого» генерала, обещающего навести порядок железной рукой.